– Нами был сделан такой же вывод.

– Что предпринимается?

– Ничего. Точнее, все, что нужно. Мы приняли правила игры.

– Что значит приняли? – Устинов неподдельно удивился.

Крючков почему-то сам не захотел объяснять, а взглядом приказал это сделать своему помощнику в чине майора, что досель сидел, словно прилежный школьник, положив руки на стол, прикрывая папку.

Все высокопоставленные товарищи говорили, не вставая с места, но майор поднялся, представился – отдел контрразведки. Папка его была отмечена тиснением «совершенно секретно». Но он в нее даже не заглядывал:

– Благодаря информации, полученной из будущего, у нас наличествует целый список известных на тот момент предателей и разоблаченных шпионов.

– Что-то я не слышал о громких разоблачениях, – заметил неугомонный Огарков.

– К аресту и вообще разработке иностранных резидентов требуется очень деликатный подход, – бросив короткий взгляд на непосредственного начальника, майор получил разрешающий кивок. – Если устраивать повальные задержания, это наверняка вызовет подозрение за океаном! Противник может догадаться, что какие-то данные попали к нам из будущего. Поэтому арестованы и устранены лишь немногие. Часть шпионов-предателей ограничены в доступе к информации. Кого-то перевели на другие места службы и работы… в отделе службы они числятся «законсервированными». Некоторых дополнительно проверяем. Но главное в работе подобного рода это перевербовка. Но и здесь далеко не все так просто и гладко. Так, например… я не буду называть фамилий и агентурных имен (снова благосклонный кивок начальства), некий разоблаченный фигурант – иностранный резидент, давший согласие на работу, как вскоре выяснилось, не перестал вести двойную игру. Поясню. Существуют так называемые «метки», которые внедряются в текст шифровки по заранее условленному договору с принимающей стороной. Отсутствие или, наоборот, наличие таковых может дать знак хозяевам, что агент работает под принуждением.

(Контрразведчик однозначно говорил известные вещи, но «главный» за столом молчал, а потому его не перебивали.)

– К сожалению, комбинация оказалась очень хитрая, и наши специалисты только вчера установили, что этот контрагент воспользовался подобным приемом.

– И? – спросил все тот же Огарков.

– Всё продолжается, – за подчиненного ответил Крючков, не удержав торжествующей улыбки, – но игра (он выделил это слово) стала более изощренной.

Аэродром Камрань

День оборвался, когда до базы было еще километров двести.

Курсовой угол выдерживали на западный азимут, как бы правым крылом догоняя закат, но садиться по свету и не надеялись.

Солнце накоротке залило горизонт багрянцем и ушло за черту.

Контрастной и резкой отчетливостью наступила тропическая ночь.

Луны нет, высыпало звездами, взгляд вправо-влево – все те же звезды… и вниз – там тоже звездится, отражаясь от морской поверхности. Классический «звездный мешок» – где верх, где низ? Ощущеньице то еще!

Только и осталось, что смотреть на авиагоризонт.

Капитан Беленин уместился в кресле пониже, чтобы вообще не видеть по сторонам – идем по приборам.

А из приборов сейчас самый главный «злодей» – «остаток топлива».

Ветры тут в период с марта – апреля и вплоть до сентября дуют с юго-запада, со стороны Индийского океана… то бишь прямиком в лоб.

На приборной доске уже высветилось табло, как красный транспарант – «остаток 600»… керосин, несмотря на экономичный режим полета, уходил до неприятного быстро.

Что характерно, «ведомый» на запросы «как у него?» отгавкивался «всё в порядке».

У него, видимо, таких ярко-выраженных проблем с горючкой не было… как и с пространственными фобиями:

– «Фланкер», Паша… по-моему, вижу береговые огни.

– А у меня «а-эр-ка»[118] чего-то молчит.

– Бывает, – донеслось флегматичное, – рано еще. Как у тебя с горючкой?

– Хреново, – хотел сказануть где-то услышанное дурацкое «от слова совсем», но промолчал – не фиг трепать лишнего.

– Сосредоточься на пилотировании. Я поведу.

– Принято, – Беленин поерзал, занимая более высокое положение в кресле, вглядываясь вперед:

«Да, береговые огоньки пробились! Радиокомпас вроде бы уж должен ловить… ага есть! Реагирует». – Обычно АРК начинал «оживать» на удалении до двадцати километров… а вообще точная работа этой штукенции зависела от многих сторонних эффектов – таких, как изменение рельефа местности, погоды и даже от времени суток.

Сейчас командовал «ведомый» – он и вышел вперед, установив контакт:

– Дальний привод. Точка поворота! Посадка с МК-198[119].

Посадка в Камрани магнитным курсом 198 градусов это, наверное, как заходить на авианосец! Торец взлетно-посадочной полосы обрывался примерно в трехстах метрах от кромки воды, откосом в десять метров высотой. И никаких тебе нормальных средств обеспечения посадки с этого направления. Только визуально и по «голосовой» с КП! Учитывая сюда же, что показания высотометра и фактическая высота – это далеко не одно и то же. Возьмешь ниже – вмажешься в скалу, как в транец.

Плавно отработали поворот, в шлеме уже команды руководителя полетов наземной службы.

А стрелка «остаток топлива» совсем упала на ноль! Но движок молотит!

Скребет липкое щемящее ощущение, что вот-вот… и заглохнет.

И тогда выбирать из двух: катапультироваться – привет ласковые волны ЮКМ[120] в надувной лодке с АСП… или попытаться садиться с неработающим двигателем[121].

Выполнили друг за другом доворот на посадочный курс, заходя, что называется, с ходу.

Всё, выпустить шасси, закрылки, отработать триммером, ручку управления двигателем можно убрать совсем на «малый газ», на выравнивании задросселировать до восьмидесяти процентов – блокировка не позволит вывести его на неустойчивый режим.

А движок… движок всё себе поет, тянет.

Зато СОРЦ вдруг запикала в тихой истерике, высветив красное табло: «давление топлива»!

Понятно, что горючки с гулькин нос, вот оно и колобродит в электросхемах сигнализаций. Но, видимо, в расходном баке что-то еще плескалось, потому что движок… сипит?!

Или это так просто кажется, что «сипит»?